Ильин почувствовал, что холод пробежал у него по коже, затем ощущение, похожее на тошноту, подкатилось к горлу… В следующий момент Ленуар уже снова заливался смехом, глядя на побледневшее лицо собеседника.
— Если бы вы видели в зеркале свою кислую физиономию, Ильин! — смеясь, говорил он. — Вам, очевидно, трудно сразу переварить эту идею, и она колом застряла у вас в мозгу. Вот и Мадлен никак не может перестать приходить в ужас от моих слов и поступков.
Мадам Ленуар виновато улыбнулась,
— Я уже говорила тебе, Марсель. Я чувствую, что здесь я сойду с ума. Или — ты знаешь — мне иногда кажется, что это ты сошел с ума.
Ленуар рассмеялся.
— Ты у меня совсем глупышка, дорогая девочка, — ласково сказал он. — И, пожалуй, я потому тебя и люблю, что ты решительно во всем на меня не похожа. Даже характером. У меня всегда хорошее настроение, и мне смешно от каждого пустяка, а у тебя от всякой ерунды глаза на мокром месте.
Ильин резким движением поднялся со стула.
— Она права. Это ужас! Десять тысяч женщин для этого чудовищного дела!.. — Он почувствовал, как кровь снова отлила у него от головы.
Ленуар похлопал его по колену.
— Пока еще не женщин, дорогой мой, а негритянок.
Ильин с остро вспыхнувшей яростью оттолкнул руку капитана.
— У меня голова кружится! Чудовища, запертые там, за бетонной стеной, ближе к человеку, чем вы, капитан! Это безумие и ужас, это преступление, за которое мало смертной казни! Или вам место в доме умалишенных, или государство, которое идет на это чудовищное дело, заслуживает, чтобы его смели с лица земли!
Ленуар нисколько не обиделся и продолжал говорить спокойно и мягко:
— Прежде всего, сядьте, дорогой мой. Сядьте, успокойтесь и постарайтесь, не поддаваясь элементарному чувству возмущения, холодно и логически подойти к разрешению вопроса. Вы увидите, что я вовсе не являюсь каким-то извергом и что просто вы столкнулись с идеей слишком новой, а новые идеи иной раз неимоверно трудно переваривать. Постойте, не прерывайте меня, и через пять минут вы со мной согласитесь.
Он взглянул прямо в глаза Ильину.
— Считаете ли вы, что такая война, как мировая война 1914–1918 годов, хорошая вещь и что допустимо бросать на смерть миллионные человеческие массы? Не считаете? Я так и думал. Так я вам скажу, что и я не считаю. Правда, я полагаю, что человек рожден для борьбы и, значит, для войны; но теперешняя война с ее газами, миллионными армиями, сметаемыми в несколько дней пулеметным огнем, и с прочими мерзостями — это настолько гнусная вещь, что и у меня она не вызывает никакого восторга. Значит, мы с вами в этом согласны. Но тогда, как же можно возражать, если вместо людей в бой будут брошены батальоны этих чудовищ?
Ильин пожал плечами.
— Постановка вопроса абсолютно нелепая. Вы спрашиваете, чего я хочу: чтобы меня повесили или расстреляли? Или, может быть, я предпочту сгореть на костре? Да я не хочу ни того, ни другого, ни третьего. А если вы желаете, чтобы я ответил вам по существу, так я отвечу: воевать вообще не надо.
Ленуар засмеялся.
— Ну, конечно, вы остроумно оппонируете. Только, к сожалению, это утопия, потому что, хотим мы или не хотим, а воевать придется. Это и для коммунистов ясно. Теперь дальше. Если это так, то с самой что ни на есть кисельно-гуманной точки зрения меня надо превозносить, а не ругать… Ты слышишь, Мадлен?.. И какой может быть разговор о десяти, пятидесяти… да черт бы их побрал! — если на то пошло — пятистах тысячах негритянок, если мы этим избавляем от фронта несравненно большее количество молодых белых людей! Еще шаг дальше. Пусть мы ликвидировали бы на этот раз обычными способами надвигающуюся опасность социальной революции. Это было бы только отсрочкой. При наличии все растущих масс пролетариата революция вспыхнет снова в какой-нибудь точке земного шара, и снова надо будет начинать всю историю сначала. Так вот, что вы скажете, если предпринятое здесь дело развернется на территории всего черного материка и будет организовано массовое производство не только солдат, но и рабочих? — Капитан обвел глазами присутствующих, следя за произведенным его словами впечатлением.
Ахматов, который до этого молчал как убитый, вставил свое слово:
— Это будет, конечно, разрешением рабочего вопроса,
Ленуар так и покатился со смеху.
— Это вы чрезвычайно удачно сказали, Ахматов, как припечатали! Технических или научных затруднений здесь не будет. Сначала придется потратить миллион-другой негритянок, потом пойдет приплод от своих самок и, так как Кроз уже выделил плодовитую линию, и так как одного самца хватит на десятки самок, то успех обеспечен. В чем дело? Для этих целей, вероятно, придется шире использовать шимпанзе. Они способнее, да и безобиднее. Но это потом, когда мы свернем шею революции. А пока задача одна — творить солдат.
Ильин был не в силах произнести ни слова, он встал из-за стола и направился к выходу. В дверях, встретив испуганный и спрашивающий взгляд хозяйки, он крепко пожал ей руку.
В черной тьме быстро упавшей ночи даже силуэта Дюпона за окаймлявшей сад живой изгородью не было видно. Раздавался осторожный шепот механика:
— Дело, значит, становится солидным. Это плохо.
Ильин отвечал также шепотом.
— Не думаю. Сплошное безумие с начала до конца!
Дюпон возражал со все увеличивающимся раздражением:
— Никакого безумия здесь нет. Расчет точный, и исполнение идет по порядку. Смотрите сами. Начали с маленького; испробовали; дело пошло; теперь развертывают на десять тысяч. Можете вы доказать, что они дальше на чем-нибудь споткнутся?